С полковником Владимиром Олеговичем Сидельниковым мы встретились в его кабинете в Военно-медицинской академии. О военных медиках я до этой встречи не имел практически никакого представления. Я думал примерно так: это обычные врачи, которым по торжественным случаям иногда приходится надевать военную форму.
Вполне академическая обстановка и внешность доктора медицинских наук, профессора Сидельникова, с его ослепительно белым халатом поверх зеленой хирургической одежды – всё это вполне укладывалось в моё представление об ожидаемой встрече. Разговор я начал с расспросов о его уникальной докторской диссертации «Медицинская помощь обожжённым в локальных войнах и вооружённых конфликтах», которую Владимир Олегович защитил, опираясь на собственный опыт лечения более чем двух тысяч обожжённых солдат и офицеров. Я интересовался также и другой важной проблемой, которую ему удалось решить: предотвращение негативных последствий переохлаждения бойцов армейского спецназа при ведении боевых действий зимой в горной местности в Чечне. Вроде всё было ожидаемым в нашей беседе. Но уже через некоторое время я почувствовал, что военные врачи спецподразделений (а доктор Сидельников служил именно в армейском спецназе) – это совершенно особая порода людей. Дальнейшее знакомство с доктором подтвердило это моё впечатление.
Кто же военные врачи на фронте на самом деле? Это люди, которые не могут расслабиться ни на секунду. Ведь нужно сделать всё, чтобы человек, получивший боевую травму, выжил и, если есть хоть малейшая возможность, снова вернулся в строй. И нередко при этом боевая ситуация заставляет их откладывать в сторону медицинские инструменты и брать в руки оружие.
За время своей службы в Афганистане, Таджикистане и Чечне доктор Сидельников не однажды оказывался на переднем крае. Два раза он был тяжело ранен. В Афганистане во время боевого выхода «духи» взяли его в плен, но наши десантники его быстро отбили. В другой раз, оказавшись во время боевой операции единственным офицером в боевой группе, он принял командование на себя. И потом почти сутки группа вела бой в полном окружении в немыслимых условиях, когда превосходящий по численности противник находился на расстоянии броска гранаты. Доктор Сидельников был непосредственным участником и первого, в 1994 году, и второго, в 1999 году, штурмов Грозного… В своих воспоминаниях он вновь и вновь возвращается к самым трагическим событиям афганской и чеченской войн, непосредственным участником которых он был. Но об одном его бое я решил рассказать отдельно (см. ).
Сергей Галицкий
СТАНЬ УЧАСТНИКОМ
НАРОДНОГО ФИНАНСИРОВАНИЯ
ПРОДОЛЖЕНИЯ КНИГИ «ИЗ СМЕРТИ В ЖИЗНЬ…»!
(Перевод любой суммы на карту Visa Сбербанка №4276550036471806)
Более подробно, о чём именно рассказывается в 4-й томе книги «Из смерти в жизнь…», а также о других способах перевода денег, можно прочитать в блоге Сергея Галицкого: http://сайт.
Сегодня он начальник хирургического отделения в госпитале им. А. А. Вишневского — главном госпитале Вооружённых Сил.
Накануне встречи с корреспондентом «АиФ» Александр Викторович провёл операцию, которая длилась более четырёх часов. Сложные случаи в практике его отделения — в порядке вещей. Об одном из них он рассказывает: «У сорокалетнего мужчины со злокачественной опухолью удалили почти половину организма — толстую кишку, желчный пузырь, двенадцатиперстную кишку, часть желудка, часть поджелудочной железы. Пациент адаптировался. Работает, растит сына. К нам на осмотр приезжает».
Мы сидим с доктором в ординаторской и вспоминаем события 20-летней давности, когда он, молодой военврач, получал боевое крещение. «С нашего курса в Военно-медицинской академии больше половины побывали в командировках в Чечне в первую и вторую кампании». Ему выпала вторая. Осень — зима 1999-2000 гг. Миллениум Александр встречал в степи, недалеко от села Старые Атаги, на входе в Аргунское ущелье. «В последние дни года, 30-31 декабря, было большое количество раненых. Одних эвакуировали, другим оказали помощь, оставив в нашем расположении. И даже успели подготовиться к Новому году. Накрыли общий стол. Алкоголя не было. Зато были танцы. И салют. Из всех видов оружия. И чувство, что всё плохое останется позади. Может, странно прозвучит, но это был мой самый счастливый Новый год».
Александр Филиппов. Фото: Алексей Ловен
Праздновали в палатке, которая стала для Александра родным домом. «С этой палаткой размером 30 на 10 м мы переезжали на новое место раз в неделю, а то и дважды. Началась командировка в районе границы Чечни с Дагестаном, а закончилась на границе с Грузией. Каждый раз развёртывали военно-полевой госпиталь в степи с нуля — не было электричества, связи, воды, других привычных вещей. В 200 м от нас мог стоять пустой шикарный особняк с бассейном, но армия в населённые пункты принципиально не заходила. Был такой приказ. Это было связано с безопасностью. К тому же могли быть провокации. Как-то мы оказались в законсервированной местной больнице, где в глаза бросилось объявление: „Ветераны русско-чеченской войны обслуживаются вне очереди“. Сами понимаете, что за обстановка была. При этом пехоте приходилось гораздо тяжелее, чем нам, медикам. Солдаты спали под открытым небом. И печку им затопить нельзя было — снайперы работали не покладая рук. А в каких-то 40 км от нас шла мирная жизнь. Горел свет. По улице спокойно ходили люди».
Когда-то отец Александра, тоже военный врач, пытался отговорить сына быть хирургом: «Пациенты будут умирать. Ты спать по ночам не сможешь». Медики знают: у каждого хирурга есть своё кладбище. У Филиппова оно особое, связанное с войной. Александр вспоминает, как двое суток дежурил рядом с тяжело раненным, перелил ему свою кровь. Эвакуация откладывалась из-за нелётной погоды. Наконец бойца смогли отправить в тыл. Но спустя месяц пришло известие: не выжил. Таких трагических сообщений было, увы, немало. Он, 29-летний выпускник ординатуры, сильно переживал из-за каждого невыжившего. Эвакуация была одной из основных задач их врачебной бригады. «У нас был свой БТР. Привыкли ездить на нём в молоке (сильный туман. — Ред. ). Ждать вертолёт, который забирал раненых. Некоторые пилоты прилетали даже ночью. Правда, таких были единицы — для вертолёта очень опасно летать ночью. У каждого из военврачей был автомат. К счастью, я ни разу не попал в ситуацию, когда им нужно было воспользоваться».
Каждый день он исполнял свой врачебный долг — делал операции, позволительные в полевых условиях: извлекал из мягких тканей осколки и пули, вырезал аппендикс и лечил расстройство желудка — воду все пили из арыков. Были случаи ранений, которые иначе как чудом не назовёшь: «Пришёл солдат. Сам. Стоит. А у него на лбу входное отверстие от пули. И за ухом ещё одно — там, где пуля вышла. То есть визуально у него голова прострелена. А он не просто стоит — ещё улыбается. Оказалось, пуля прошла под кожей по касательной к черепу и вышла. Удивительно!» Редко, но приходили местные жители. «У одного была бытовая травма — оторвало палец. И ему палец пришили обратно. Начался некроз тканей, ведь для такой операции нужно специальное оборудование, чтобы ювелирно „сшить“ сосуды и нервы. Вовремя мы ему этот палец ампутировали».
С особой теплотой Александр вспоминает срочников, молодых ребят, которые в тяжелейших условиях оставались людьми, способными на взаимовыручку. «На войне ты очень сильно зависишь от окружающих. Вот сломалась посередине пути машина. Кругом стреляют. Счастье, что есть человек, который в силах не струсить, сохранить хладнокровие, устранить поломку, и все едут дальше. А ведь это были совсем юные ребята. Разных национальностей. У каждого свой менталитет, к которому надо было подходить с пониманием. У нас среди военврачей в той командировке были женщины, и наша коллега дала приказ солдатику помыть пол в перевязочной. А он оказался из Дагестана и ответил: мол, у нас женщина не может такие приказы мужчине давать. Ему по-доброму объяснили. Он пошёл и помыл пол. И дальше таких вопросов уже не возникало».
Александр пробыл на передовой полгода. Мобильной связи тогда не было. Письма домой и из дома шли по несколько месяцев. Однажды ему пришла посылка от родителей. А в ней — валенки. Зима же! «Родители не представляли, что мы всё время, даже зимой, утопали по колено в грязи. И самая подходящая обувь была — резиновые сапоги. А самое большое желание — помыться горячей водой».
Подполковник признаётся, что в разговоре о том непростом периоде хочется акцентировать внимание на чём-то весёлом, позитивном. «Над нашим коллегой, зубным врачом, шутили. Вернее, он сам шутил. Приходит человек: зуб болит. А доктор сразу: „Рвать будем!“ — „Нет, доктор, зачем?“ — „Хорошо. Тогда вот тебе педаль, будешь на неё нажимать. Начнёт работать бормашина, и я тебе зуб буду сверлить“. Он это говорил, потому что электричества не было. Да и машинка у него была старая, 1956 года. В общем, пациент быстро соглашался на удаление».
Вспоминает, как, несмотря на войну, люди находили своё счастье. Коллега Филиппова связала свою судьбу с офицером, которого оперировала. «Сейчас у них трое деток», — говорит врач. У самого подполковника Филиппова тоже трое детей. К мирной жизни вернулся не сразу. Плохо спал. Тишина мешала. На передовой привык к свисту снарядов. О войне он с тех пор говорит крайне скупо. И главный рефрен: я не герой. Хотя как это не герой? На работе с 6.30 утра и до упора. И почти без выходных. Когда приходит в палату к больным в праздники, те спрашивают: «Ой, доктор, что же вы не отдыхаете?» А по интонации слышно, что ждали, очень ждали. Этот ежедневный героизм, когда идёшь на помощь тем, кто остро в тебе нуждается, отличает профессию врача, и в особенности военного врача. Александр — третий военный в роду. Дед воевал в Великую Отечественную, умер вскоре после Победы от полученных ранений, отец служил. Александр из своих 49 лет служит больше четверти века. Отговаривать сына, если решит пойти по его стопам, он не собирается. Лишь честно, как когда-то и ему сказал отец, предупредит: «Учти — спать плохо будешь, потому что от твоих действий будут зависеть жизни других людей».
Дагестан
Людям и нациям надо было самим решать свои проблемы. Сначала из Чечни, совершенно мирно, дали уйти всем военным и даже вывести контейнеры с личными вещами. Не дозволяли вывозить лишь военное имущество и вооружение.
Вначале 90-ых пытались стравить чеченцев между собой, топорно поддерживая вооружением, нашими людьми и пропагандой из них «хороших». Это вылилось в массовую, поголовную резню русских. Затем бездарнейшей «Первой чеченской кампанией» и Хасавюртовским мирным договором, позволили террористам перенести военные действия на мирную территорию России и только такие действия велись вплоть до августа 1999 года, когда была начата «Вторая чеченская кампания».
Отслужив три года, на строгом, державном северо-западе, только-только переехал с семьёй сюда за полторы тысячи километров, на воспетый и загадочный северный Кавказ. Где другие люди, вольные нравы, складчатые горы, Черное море и фрукты прямо на улице. Какие войны? Это же почти рай. Но чуть не первая услышанная фраза: «В Дагестан поедешь».
«Первая чеченская» уже осталась в прошлом: позором на совести разносортных политиков, общественных деятелей, откровенных предателей; и незаживающими ранами на сердцах потерявших близких.
Чечня фактически стала независимым (но только от России), государством, управляемым всеми, кто накачивал её деньгами. Чем всё это закончится, можно было прогнозировать, и наверняка это делали неглупые люди новой (де-факто), тогда уже, власти. Ибо, первый удар, явившийся поводом для «Второй Чеченской компании», был нанесён не по густонаселённым районам, граничащим с Чечней и не по болевым точкам Северного Кавказа, а по нескольким горным сёлам Дагестана, с минимальным (простите меня люди за это слово) количеством жертв среди населения.
Да, да, сначала был Дагестан…
Всевозможные войсковые группировки ВС РФ располагались тогда вокруг Чечни, а вакхабизм распространялся «мирно», создавая свои пропитанные ядом ненависти анклавы за спинами «приграничных» группировок.
Наша БТГ (батальонная тактическая группа) стояла в Ботлихе, вскоре её перевели в Каспийск, куда я и попал через некоторое время. 1999 год январь – апрель проведён мною (и не только) в солнечном (летом) Дагестане.
Нас отправляли в Дагестан на полгода. Для меня, тогда, это был очень большой срок.
Кстати и о смысле перевода группировки из Ботлиховского района, граничащего с Чечней (на который и напали впоследствии боевики), в «центр» Дагестана – ни с чем не граничащий Каспийск, у меня есть догадки.
Впрочем, ни догадок, ни анализа глобальных ситуаций здесь больше не будет. Расскажу лишь о том, что видел или знаю сам.
*
Так вот. Что-то около суток пути в объезд Чечни, на автобусе с экзотическими пассажирами, периодически выходя из автобуса «для проверки документов», и глубокой ночью в Махачкале. Где-то далеко горит фонарь или прожектор - очень далеко. Он один, потому видно. Ни души. Но я знаю куда идти.
Утром веселее: солнышко и люди как люди кругом.
Э-эй, такси! Седой, грузный таксист разговорчивый, по-восточному оценивающе смотрит, но не поймет. Ещё бы: молодой, самоуверенный (днём-то!), странно одетый, коротко стриженный, явно не местный.
- Садись уважаемый, договоримся.
Живо поддерживает разговор, пара вопросов (с его то опытом), короткий вздох и внезапная смена темы:
- Это будет стоить тридцать рублей, - главное он обо мне уже знает.
Первое КПП морпехов.
- Куда мне?
- Вон так, мол, и так.
Вот родные тельняшки и незнакомые, пока лица. Мне все рады. Особенно Саня он в этой командировке пять с половиной месяцев – я его смена.
Представился командиру.
Экскурсия по лагерю: «Два капитальных здания: кухня и склад, остальное – палатки. Вот наш «дом», а вот твоя кровать. Кидай вещи, располагайся, сейчас сходим за водкой, она здесь стоит семь рублей», - Саня надолго глубоко задумался, глядя в Космос под соседней койкой, потом он в него негромко свистнул, поднялся и мы пошли…
Здесь мне предстояло провести три месяца и шестнадцать дней вычтенных из лучших лет моей никчемной жизни.
Мама пишет: «Ну, как там знаменитые Каспийские пески»?
А я до приезда сюда и не знал что здесь пески, да ещё и знаменитые.
Жили в палатках вместе с солдатами своего подразделения и больными со всего батальона. Обычная УСБ (универсальная санитарно-барачная), две печки, у нас, медпункт всё-таки: были кровати; позже выложили пол кирпичом, а когда приехал, даже в палатках, ходили по песку.
Песок, везде песок. В сапогах, в карманах, в вещах, в волосах, во рту, под ногами, перед глазами, вблизи, вдали. Песок. А ещё по нему ходить трудно. Но, привыкаешь.
Огромным полукольцом, вдали горы.
Туманы очень часто. Ночные, утренние, вечерние, дневные, круглосу¬точные.
Палатки. Лагерь обнесён МЗП* и колючей проволокой. Вот она в 50 сан¬тиметрах от моего окна. По периметру часовые. Зона.
Выход за пределы – событие.
*МЗП – малозаметное препятствие – спутанные между собой и растянутые в трех измерениях спирали тонкой стальной проволоки.
Каждое утро зарядка по берегу великого Каспия. Из его глубин Солнце всходит. И если правда, что тому, кто восход встретил, грех прощается, то там, нам, многое прощено.
В нескольких тысячах метров от берега, как мираж, прямо из воды (никакой там суши) огромное по площади здание в несколько этажей. Оно давно заброшено; серые стены, черные проёмы окон. Это уникальный, уникально построенный, единственный в своём роде, когда-то жутко секретный торпедный завод, а ныне памятник былому могуществу и схрон браконьеров…
Здесь, в целом, ещё мирно. Вот только прапорщик на фугасе по¬дорвался. Утром, на зарядке по берегу древнего Каспия: от маршрута отклонился.
От зарядки иногда отлынивали, все. В большей или меньшей степени. Мы в меньшей, но бывало.
Проснулись, сидим в палатке. Бежать никуда неохота. Разговариваем, потихоньку просыпаясь, вдруг где-то взрыв. Обратили на него внимание – неплановый какой-то.
А служил у нас прапорщик, все в какой-то спецназ перевестись хотел и зарядку вдвое делал. В тот день показалось маленькой ему огороженная территория ОГВ (оперативной группы войск) СКВО и он на пробежку за КПП (что строго настрого запрещалось), в сторону нашего стрельбища выбежал.
За ближайшим поворотом и ждал его установленный за ночь фугас: мешок селитры перемешанный с серебрянкой, детонатор, батарейка, проводки, да замыкатель: две доски на дороге, присыпанные песком, на одной гвозди на другой фольга. Это ж надо было на доску ему попасть…
Спасло его тогда несколько обстоятельств:
-селитра за ночь осырела и заряд взорвался не весь;
-направлялось и устанавливалось устройство на людей в кузове «Урала» или сидящих на броне, потому основная сила удара прошла выше;
-сам прапорщик очень маленького роста.
С тяжелейшей контузией с сильными повреждениями всей правой половины тела, истекающего кровью без сознания его доставили в МОСН (медицинский отряд особого назначения) и далее вертушкой в госпиталь.
Его спасли. А он своей недисциплинированностью спас пацанов, которые, облепив броню, через час на стрельбы поехали…
Вот так эта война начиналась.
После зарядки: завтрак, построение, больные, построение, … стрельба, баня, сопровождение колонны, учения, безделье …, совещание, ужин, вечер¬няя поверка, отбой. И так каждый день. А ещё круглые сутки личный состав, техника, командиры, конфликты, водка (такой вкусной больше нет) и хороший Кизлярский коньяк.
Это для нас Дагестан.
И так месяц, второй, третий, четвертый. Я триста солдат в лицо знал и 50 офицеров в тумане со спины.
Мы там зверели.
Я - точно.
До сих пор душа в язвах.
Нигде таким милитаризированным не был как там. В моём подчинении был прапорщик и пять солдат. И хозяйство: две палатки под личный состав и больных, автоперевязочная (развёрнутая тут же), автобус санитарный, «Урал», и БМП. Это на семь то человек! А ещё здесь же были автоматы, патроны, запас промедола, бронежилеты, медикаменты НЗ, радиостанции и прочее и прочее.
Бесконечные стрельбы, вождения, радиотренировки, учения, с выходом боевой техники, пару раз с десантированием с вертушек и один раз с моря, с огромных военно-транспортных кораблей на воздушной подушке, с выездом этой махины на берег; как в кино.
Здесь довелось второй раз в жизни стрелять из всего вообще, что стреляет, и было у нас на вооружении. В целом, моё мнение, оружие у нас хорошее: надежное и пули летят куда хочется. С СВД (снайперская винтовка) первым выстрелом, метров со ста, попал в осколок шифера с пол ладошки величиной. А заодно узнал, что снайперу ставит задачу лично командир подразделения и хороший снайпер делает один выстрел в час…
И даже с БМД-1 поупражнялся (до этого стрелял, только с БМД-3 которыми до сих пор ВДВ не переоснащены). Как там что называется? Кладешь снаряд, досылаешь его вручную, так, чтобы отсекателем пальцы не перебило. Целишься в прицел и стреляешь…
Беру снаряд, он длинный как палка, кладу, досылаю, целюсь. Рядом сидит боец и с неподдельным интересом на меня смотрит. Навожу пушку на цель… Тут командир роты, Саня, сжалился. Раскрыл один секрет, до того как я сам его узнал: сначала глаз от прицела убрать надо, он во время отдачи с пушкой ходит, а то: «Шестнадцать тонн в глаз получишь».
- Шестнадцать?
- Так говорят.
Выстрел. Внутри только пороховой дым и лязг железа, даже странно. Все остальные звуки там за бронёй.
И из ПКТ (танковый пулемет) когда стреляешь только лязг затвора и в прицел видно, как и куда пули летят: по плавной дуге, туда, куда целишься. Каждую рассмотреть успеваешь… до чего медленно…
Для нас Буйнакск – центр мировой цивилизации там: склады, прачечная, госпиталь, рынок, магазины.
Мы для него – дикари: пыльные с дороги, в поношенных камуфляжах, в бронежилетах, обвешанные оружием (а куда его девать?). Решаем быстро служебные вопросы и когортой в кафе – поесть по-человечески: картошечки, мантов, коньячок опять-таки и все там очень, очень дешево.
Колонны на Буйнакск, каждую неделю. Оружие боеприпасы, бронежилеты – у всех, радиостанции у старшего каждой машины, две вертушки сопровождения и по ходу, в безопасных местах, учения по отражению нападения на колонну.
Нас информировали, инструктировали, стращали.
Но я в игру интересную играл. Не верил, что кровь будет.
Дагестан до сих пор может служить эталоном ведения национальной политики.
На сравнительно маленькой территории проживают более тридцати национальностей. Люди одной национальности общаются здесь на родном языке, разных - на русском. Потому в городах слышится чаще всего русская речь. Это мирное равновесие достигалось веками. И в разумной национальной религиозной, да и политике вообще, заинтересованы без исключения все.
Если, к примеру, в селе или районе большинство – лаки, а затем по численности аварцы, то глава будет лак, а второй человек в администрации аварец, а третий – представитель национальности третьей по численности, например русский. Если большинство русских, то глава русский, второй человек следующей по численности национальности и так далее. Именно поэтому Дагестанцы при голосовании, любом, так единодушны. Даже на федеральном уровне: «Зачем мне другой президент, нежели моему соседу? Пусть мир будет, а там разберемся».
Восток – дело тонкое. Люди здесь другие. Не пойму я их, пока.
Вот пожилая женщина, ни с того ни с сего, сует, в карман, десятку «на сигареты».
Вот из ворот выходит маленький мальчик и щелкает в след колонне незаряженным ПМ-ом.
Вот седой гражданин показывает нам, куда стрелять надо «Если что-то начнется».
К нам здесь хорошо относятся.
Солнечному Дагестану мир нужен. Здесь это понимают почти все. Почти. И потому все в напряжении.
И беда придёт.
Но ещё почти четыре месяца размеренной восточной жизни. С её мече¬тями, базарами, праздниками, заботами, пением муэдзинов, по утрам, и нашей, здесь, службой.
Поднимаемся на МИ-8 над бетонной взлёткой, набор высоты в плавном повороте и под нами лазурное, бездонное море, слева набережная и прибрежные кварталы Махачкалы. И затем равнина, бескрайняя Дагестанская – ровная-ровная. Изредка перерезаемая длинными, извилистыми телами рек. Голые рощи да серая земля.
Километров сто и мы в Терекли-Мектеб. У нас тут взвод стоит. Вырытая землянка, в потолке окно, внутри нары человек на десять, земляной стол, в стенах углубления-полочки. «Кухня», нужник и умывальник на улице, все ниже уровня земли. Нехитрый быт. Вокруг, периметром, окопы. Круглосуточный караул. Вот в ту сторону четыре километра до «независимой» Чечни.
Форпост.
И еще впечатление: рынок в Махачкале. Продается все, но в открытую помимо всего прочего разносортная икра, красная рыба в разных видах, коньяк и телефонная связь. Да, да. Множество конурок с обычными телефонами:
- Куда звонить? … Новороссийск? Это где?... А-а… два рубля минута. Вот часы на стене. Засекай. Говори.
Непривычно.
В апреле домой. Посадили в Ил-76. Экипировка, оружие, личные вещи и запасные парашюты на подвесной системе, у каждого. Сидим, голова к голове, не вдохнуть глубоко, и летим. Домой!
А потом, в самом начале августа, заменившие нас, двинули «назад» в Ботлиховский район, длинными, обходными путями к «Ослиному уху». По дороге, избежав многих смертельных опасностей, на встречу своей судьбе.
Именно там и тогда расплатившись за уроки десятками пленных, сотнями раненных, сотнями жизней Россия научилась воевать.
В ноябре я снова побывал в Дагестане, но въехал уже со стороны Чечни…
Все части:
1 часть - http://сайт/2017/09/1.html
2
часть - http://сайт/2017/09/2.html
3
часть - http://сайт/2017/09/3.html
4
часть - http://сайт/2017/09/4.html
Прошло 17 лет. Все дальше уносит от нас время события января 95-го года. Однако в памяти остались страшные картины прошлого, связанные со штурмом Грозного. Кромешный ад, взрывы снарядов, ураганный огонь, хлесткие пулеметные и автоматные очереди. Гибли люди как военные, так и гражданские. Тысячи раненых нуждались в срочной медицинской помощи.
Во время штурма Грозного основные колонны федеральных войск продвигались по улице Первомайской, где в районе БСМП и Республиканской больницы завязались ожесточенные бои с чеченскими вооруженными формированиями (читатель наверняка вспомнит фильм Невзорова «Чистилище »).
В середине декабря 94-го из Республиканской больницы (хирургический корпус) были выписаны все ходячие больные. В бомбоубежище, на территории больницы, 11 декабря был развернут временный госпиталь, по тем временам достаточно оснащенный. Туда были переведены нетранспортабельные больные из больницы, сюда же поступали и раненые, которых доставляли с близлежащих улиц и домов города. В подвале больницы были и сироты из соседнего Дома ребенка. В госпитале работала укомплектованная из добровольцев бригада медиков, в которую входили более 30 специалистов разного профиля, в основном хирурги и анестезиологи. С вечера 31 декабря 1994 года по 6 января 1995 года сотрудники госпиталя находились в «плену» у федеральных вооруженных сил и все это время спасали жизни раненых как гражданских лиц, так и солдат и офицеров. На своем посту с коллективом оставался и главный врач Хажбекар Бахарчиев. Ввиду ограниченности газетной площади невозможно назвать фамилии всех сотрудников как хирургического, так и терапевтического корпусов Республиканской больницы (всего около 70 человек), не оставивших свое лечебное учреждение в столь сложное время. Надеюсь, что они дождутся своего часа и кто-то напишет об этом славном коллективе.
Медицинский пункт для раненых был развернут и в подвале так называемого в народе президентского дворца (Реском). Благодаря СМИ России, этот лазарет получил широкую известность, так как в нем в январе 95-го оказывали первую врачебную помощь раненым солдатам и офицерам федеральных вооруженных сил. Побывавшая здесь в январе 1995 г. член Комитета солдатских матерей России Галина Севрук рассказывала:
«В подвалах Рескома был госпиталь, и там были две палаты. Большая палата, где был электрический свет, являлась и аптекой, и операционной, она была отдана российским пленным. Меньшая палата, там не было электрического света, там были свечки, была отдана чеченским раненым. Отношение к пленным, насколько я могу судить, было хорошее. Отношение к раненым пленным было прекрасное. Когда мы вернулись, мы передали через «Московский комсомолец » благодарность чеченским медикам, которые оказывали помощь нашим раненым пленным» («Война в Чечне. Международный трибунал. Материалы опроса свидетелей », М.,1996, стр.193).
О гуманном отношении чеченских медиков, которые не делили раненых на своих и чужих, известно также из дневника Олега Орлова и из интервью журналистам капитана Виктора Мычко, российских военнослужащих, раненых в январе 95-го, и которым оказывали медицинскую помощь в этом лазарете.
В середине января 1995 года на президентский дворец были сброшены бетонобойные фугасные авиабомбы, пробившие все этажи и подвал. Вследствие чего медики перебрались в район Минутки, где в подвале городской Детской больницы № 2 развернули небольшой лазарет, в котором оказывали медицинскую помощь раненым, но в основном гражданским лицам.
Во второй половине декабря 94-го основной поток раненых (практически все гражданские лица) сконцентрировался в Грозненском военном госпитале, возглавлял его тогда первый чеченский полковник медицинской службы Советской Армии Леча Акаев. Несмотря на то, что этот госпиталь был известен еще со времен ВОВ и, естественно, был обозначен на военных картах, 31 декабря 1994 года он был разрушен прицельным артиллерийским огнем. Медицинский коллектив госпиталя, в числе которого был и волонтер врач-интерн Ислам Баширов, перебрался в президентский дворец, а спустя день-два в селения Старые Атаги и Цоцан-Юрт, где и были развернуты госпитали, которые возглавили, соответственно, Лечи Акаев и Умар Ханбиев. Неоценимая работа медиков этих госпиталей заслуживает отдельного разговора.
О чеченских медиках лазарета президентского дворца Рамзане Ибрагимове и Яхе Салгиреевой около года назад поведала известный журналист Умиша Идрисова, в прошлом сама медицинский работник («Вести республики », 12 февраля и 18 марта 2011г.). Не повторяясь, хотелось бы дополнить ее рассказ о наших коллегах, проявивших гуманность медицинской профессии, самоотверженность, человеческий долг, чистоту души и высокую нравственность.
Врач Ризван Исакович Ибрагимов родился в 1940 году в с. Ножай-Юрт Чечено-Ингушской АССР и в возрасте 4-х лет был депортирован в Казахстан. После окончания средней школы была срочная служба в рядах Советской Армии. После демобилизации поступил в 1-й Ленинградский медицинский институт, который окончил в 1968 году. Работал хирургом в Ножай-Юртовской районной больнице, в последующем онкологом в Республиканской больнице и Грозненско-сельской районной больнице. В то тяжелое время января 95-го он возглавлял лазарет президентского дворца и, как писала пресса, спасал от смерти тяжелораненых вне зависимости от национальности и принадлежности к той или иной стороне вооруженного конфликта. После выхода из президентского дворца, 17 января 1995 года Р.Ибрагимов с коллегами развернул лазарет в помещениях ГДБ №2 по улице Павла Мусорова. 21 января 1995 года Ризван Ибрагимов погиб от снайперской пули в районе туннеля на ул. Ленина, когда, несмотря на сильнейший обстрел, пошел добывать медикаменты для раненых. У него осталась семья: жена, две дочери и три сына.
Врач-интерн Ислам Нуриевич Баширов родился в 1967 году в Грозном. После окончания Грозненской средней школы № 42 поступил в Дагестанский медицинский институт, который окончил в 1994 году. В Грозном проходил интернатуру по кардиологии, решив стать врачом-кардиологом как и его мать Зоя Маматовна Эсембаева, известный в республике врач-кардиолог. В декабре 1994 и январе 1995 года он оказывал первую врачебную помощь раненым, вначале в Грозненском военном госпитале, позже в лазаретах президентского дворца и 2-й городской больницы в районе Минутки. А потом были и другие больницы. Этот период его жизни отражен в документальном фильме Марии Новиковой «Три товарища ».
В 1997 году он начал работать в одной из московских больниц, учился в аспирантуре, готовился к защите кандидатской диссертации. В августе 1999 года по сфабрикованному делу был арестован. Когда его освободили под подписку о невыезде, ему удалось выехать за границу. Любовь к медицине, стремление углубить профессиональные знания привели Ислама в старейший в мире (ХV в.) Лейденский университет в Нидерландах, где в 2007-2010 годах он обучался на медицинском факультете. В настоящее время врач-анестезиолог И.Баширов живет и работает за границей.
Фельдшер Яха Алиевна Салгиреева родилась в селении Шатой в 1962 году. В 1982 году окончила Чечено-Ингушское медицинское училище. Работала в лечебных учреждениях Советского района ЧИАССР, затем в поликлинике № 7 г. Грозного. В начале 90-х годов была назначена заведующей здравпунктом президентского дворца. В январе 95-го в лазарете, устроенном в подвале, сестра милосердия Яха обрабатывала раны, останавливала кровотечения, делала перевязки и инъекции, обеспечивала порядок в лазарете. После разрушения президентского дворца она продолжала выполнять свою миссию уже на других участках. Ныне работает главной медицинской сестрой Шатойской районной больницы.
Айзан Акбулатова, студентка Исламского института. В лазарете президентского дворца, несколько позже и во 2-й городской детской больнице была медрегистратором, помогала в приеме раненых, ухаживала за ними. Она погибла 13 июня 1995г. в одном из горных сел при ракетном обстреле.
В группе медиков Ризвана Ибрагимова были еще врачи: Рамзан Керимов и Детти Визильгириева. Однако их судьба автору неизвестна.
Наши герои-медики, не побоюсь этого громкого слова, могли, как и другие, спасая свою жизнь и жизнь своих близких, заблаговременно покинуть Грозный. Могли отсидеться в селе у родственников, выехать за пределы республики или страны, как это сделали некоторые их коллеги. Однако они этого не сделали, они не покинули свою малую родину в тяжелые дни. Честь и хвала им! Ведь им так же, как любому человеку, была дорога жизнь, и у них были отец и мать, братья и сестры, да и собственные семьи, которых надо было спасать от войны. Однако они в тяжелейших условиях, рискуя жизнью, под разрывами бомб и снарядов, при дефиците медикаментов, отсутствии военного опыта спасали раненых от неминуемой гибели – делали операции, обрабатывали раны, проводили необходимые медицинские манипуляции. Никто из них не брал в руки оружия, они делали свое профессиональное дело, согласно долгу и порыву души. Они близко принимали к сердцу чужую боль.
Таких примеров исполнения гражданского и профессионального долга чеченскими медиками много. Правда, о них известно мало. Имеются только единичные публикации (см. «Люди в белых халатах », «Вести республики », 2005, № 9; книга А.Киндарова «Исповедь чеченца », 2009). Следовало бы восполнить этот пробел. В данной статье речь идет только о январе 1995 г., о событиях, связанных со штурмом Грозного 17 лет назад. Это моя попытка в малой степени восстановить события тех дней. Исследователей ждут эти и другие вопросы, связанные с чеченской войной.
Ныне Академия наук Чеченской Республики готовит многотомное издание о двух чеченских военных кампаниях (1994-1996 и 1999-2009) и, на мой взгляд, в этих материалах достойным образом должен быть отражен сопряженный с риском для жизни ратный труд медиков Чеченской Республики в период вооруженных конфликтов.
Т.З. АХМАДОВ, профессор ЧГУ январь 2012 г. г.Грозный
Данный материал опубликован на сайте BezFormata 11 января 2019 года,«Подобная акция в очередной раз доказала, что бумажная книга остается актуальным и ценным подарком», - отметили в пресс-службе университета.
ИА Грозный-информ
14.02.2020
Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, кто убил в Новых Атагах сотрудников Международного Красного Креста. Сегодня в Чечне исчезают последние островки милосердия — врачи уезжают
...П охоже, кто-то большой, невидимый держал над этим местом руку. Почти в центре Грозного, среди развалин настолько ужасных, что они и ужаса уже не вызывали, сохранились каким-то чудом несколько корпусов 4-й городской больницы. Влажный ветер трепал некогда белый, с выцветшим красным крестом флаг. В самое страшное время здесь помогали всем, кто приходил, приползал, кого приносили. Все дни и ночи января и февраля 95-го здесь оставались три врача и две медсестры: хирург Вахо Хожелиев, его сын Руслан, Магомет Суломов, Елена и Галина Касьяновы. Они были единственными гражданскими медиками в воюющем городе. Они принимали роды, оперировали аппендициты и огнестрельные ранения, рвали простыни на бинты. Не интересовались личностью тех, кого лечили. Врачи не пускали в больницу ни боевиков, ни омоновцев — вообще никого с оружием. Удивительно, но они все остались живы. Во всяком случае, были живы в начале марта 95-го. Тогда нас встретил на пороге больницы маленький немолодой человек с суровым лицом в высокой стерильно-белой (как удавалось?) докторской шапочке — главный и на тот момент единственный хирург Вахо Хожелиев: «Почему не ушел? Больные приходили...»
Я вспоминала маленького хирурга и всех пятерых, когда слушала трагические сообщения из селения Новые Атаги. Я не была знакома с убитыми сотрудниками миссии Международного Красного Креста. Но, думаю, в чем-то главном эти люди из Швейцарии, Норвегии, Испании были похожи на тех, из 4-й больницы Грозного, на всех медиков, погибших и выживших в этой войне, и на тех, кому еще предстоит погибнуть или выжить, потому что это неправда, что кончилась чеченская война, как бы нам этого ни хотелось...
В декабре 94-го в Москве слово «война» еще не произносилось. А в Моздоке оно было таким же обиходным, как «вода» или, например, «погода». С войны привозили раненых в военный госпиталь. Беженцев и мирных жителей, тоже с огнестрельными ранениями, — в госпиталь медицины катастроф «Защита». Его оранжево-голубые палатки стояли на территории военной базы, за колючкой.
Районная больница в Знаменской практически бездействовала, как, впрочем, и вся чеченская медицина в «дудаевские» годы. Не буду злоупотреблять статистикой, назову лишь одну цифру: 120 младенческих смертей приходилось на тысячу родившихся. Это при том, что мы считаем недопустимо огромным наш показатель: 18 на тысячу.
В рачи погибали уже тогда. Уже тогда сбивали санитарные вертолеты.
Генерал Погодин, руководивший всей военной медициной в Чечне, назвал в феврале 95-го такие цифры: за полтора месяца войны погибли 9 военных врачей, 4 санинструктора. Все — исполняя свой профессиональный долг. Потом цифры не публиковались. Неизвестно также, сколько медиков было среди погибших в Чечне мирных жителей.
В 4-ую городскую больницу Грозного нас, съемочную группу тогда еще Центрального телевидения, привел Геннадий Григорьевич Онищенко. Из первых 280 дней войны этот человек провел в Чечне 140. Сейчас он главный государственный санитарный врач РФ, тогда был зампредом Госкомсанэпиднадзора. Думаю, то, что в 1995 году в Чечне не повторилась свирепая эпидемия холеры 94-го, и то, что был остановлен полиомиелит и не вспыхнули многие другие дремавшие инфекции, — во многом личная заслуга Онищенко.
Онищенко и призванная им небольшая, но хорошо организованная, сильная духом и знаниями медицинская «армия» шла за войной след в след. Восстанавливали санитарно-эпидемиологические станции (не знаю, как и где Онищенко доставал оборудование и реактивы, но доставал), реанимировали службу, разрушенную не только и не столько войной. Уже в Грозном медики узнали о последствиях эпидемии холеры 94-го года, которая, оказывается, бушевала в Чечне даже сильней, чем в Дагестане (переболело 1000 человек, число умерших неизвестно, от помощи российских врачей Чечня отказалась), об угрозе сибирской язвы (снаряд разворотил захоронение павшего скота), об активизации трех природных очагов чумы. Они боролись с гепатитом, дизентерией, дифтерией. Брали пробы, исследовали воду и почву, проводили прививочные кампании...
Онищенко похитили днем, на подъезде к Грозному, по дороге из Моздока. Газик остановили два молодых боевика. Перегородили своей машиной дорогу и направили на водителя автоматы. Сказали: «Специально тебя выследили». Онищенко ездил без оружия, и, возможно, это спасло его и водителя. Он сам считает, что выручила графа «национальность» в паспорте — там написано «украинец». Я думаю, что спасло Онищенко поразительное самообладание. Его несколько раз совсем уж было начинали расстреливать, но каждый раз обходилось угрозами и ругательствами. Может быть, бандиты были не слишком матерые. В общем, кончилось тем, что, отобрав машину, деньги и документы, выбросили ночью на дорогу, наказав больше не появляться в Чечне: «В следующий раз точно убьем».
С анитарно-эпидемиологическая бригада в Грозном базировалась на охраняемой спецназом территории. Медики жили в чем-то вроде барака, сбитого на скорую руку из фанеры. В старом вагоне оборудовали лабораторию — внутри, как полагается, сияло стерильностью. Выходить из барака после наступления темноты категорически запрещалось. Да и не хотелось выходить — в ночи раздавались автоматные очереди, говорили, отстреливался ближайший блокпост, тонкие стены сотрясались от артиллерийской канонады.
Неподалеку в своих рыже-голубых палатках расположился госпиталь «Защита». Периодически его обстреливали из проносящихся мимо на бешеной скорости машин.
Кто? Почему? Зачем? Сколько таких вопросов поставила чеченская война! И как мало на них ответов...
Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, кто убил сотрудников Международного Красного Креста. Которую неделю нам сообщают, что имена преступников чеченским спецслужбам известны, но в интересах следствия не разглашаются. Помилуйте, какое следствие? Кому нужны замысловатые политические и криминальные конструкции, которые сейчас выстраиваются, чтобы объяснить это варварское убийство. Все может быть гораздо проще: может, в госпитале умер чей-то родственник. Не важно, что его болезнь или рана была несовместима с жизнью. Должны быть виноватые, которым надо отомстить. Законам Шариата «по-чеченски» это не противоречит — так же, как и захват больницы. «Современные робин гуды» (по определению Сергея Ковалева), прикрываясь заложниками, среди которых и врачи, и роженицы, и крошечные дети, и немощные старики, такими методами «поворачивают ход войны» и зарабатывают очки для политического будущего.
Зимой 1995-го и летом 1996-го, в самые жаркие дни между ожесточившимися донельзя противниками существовали крошечные островки милосердия, над которыми был поднят флаг с красным крестом, куда шли за помощью, за добротой, даже за справедливостью. Из Чечни уже выведены войска, идет, говорят, мирное строительство, на носу свободные выборы. И островки милосердия исчезают — хотя потребность в них вовсе не пропала, медики прекрасно знают, как нужны они израненной республике. Но приходится сворачиваться, потому что для сегодняшней Чечни белый флаг с красным крестом — в первую очередь отличная мишень.
Фото Н. Медведевой, REUTER
